Продолжение исследования истории формирования современного городского места на примере Будапешта.

Двор – ячейка общества

Будапештские дворы не заметны с улицы. У туриста, идущего по городку, может даже создаться воспоминание, что тут совершенно нет зелени: сплошь фасады и фасады, камень и камень. Итак вот, зелень – снутри. С улицы в здание ведет парадная дверь. За ней – внутренний дворик.

Там будет и дерево, и цветочки, и целая поляна время от времени. Можно представить петербургский двор-колодец, перенесенный в климат, где двести 30 солнечных дней в году, а не шестьдесят два – вышел двор будапештский.

А повдоль стенок домов, обрамляющих двор, на каждом этаже – галереи с металлическими перилами. И, поднявшись по внутренней лестнице на подходящий этаж, человек идет далее к собственной квартире по таковой галерее. Мимо всех соседских окон, открытых настежь по случаю 1-го из этих двухсотен 30 солнечных дней. И все лицезреют его. И он лицезреет соседскую жизнь либо, по последней мере, ее кусок.

И весь внутренний дворик тоже перед ним как на ладошки: с чьим-то пристегнутым к ограде великом, с игрушечной машинкой, оставленной мальчуганом с третьего этажа, с розовым кустиком, который как раз на данный момент поливает соседка сверху («Добрый денек, целую ручки!»). И пока он идет по галерее, зададимся вопросом: а что означает наличие такового двора для общественного функционирования городка?

Ответ: очень и очень почти все, и сначала как сила, противостоящая «разрухе в головах». Двор становится средним, сцепляющим звеном меж понятиями «мое» и «общее». «Мое» – это квартира, моя собственность, мой дом, где живет моя семья. «Общее» – это город за пределами двора, это улицы и площади, на содержание которых я, естественно, плачу налоги, но заботится-то о их мэрия. А вот двор – это «наше», принадлежащее «нам», при этом этих «нас» я всех знаю в лицо…

Дворик превращает квартирохозяев либо квартиросъемщиков (напомним, изначально-то дома – доходные) в общество, в комьюнити, члены которого однозначно знают, какие у их по отношению друг дружке права и обязанности. Компания опьяненной молодежи, орущей песни за полночь, в таком дворике невозможна по психическим причинам: недопустимость подобного поведения была объяснена каждому еще в младенчестве, а тем, кто этого не сообразил, всегда сумеют разъяснить обитатели, наблюдающие за жизнью дворика с этих 4 либо 5 ярусов галерей.

Скопище автомобилей в таком дворике нереально по причинам строительным: заезд транспорта вовнутрь двора не предусмотрен; туда ведет только рядовая, «человеческих» размеров, дверь.

Такая структура городского жилища сложилась в Европе в XIX веке, когда капитализм породил саму идею доходных, коллективных, домов, а городское население оказалось довольно платежеспособно, чтоб аренду квартир в этих домах оплачивать. Но строительная мысль породила соц следствие, и уже это соц устройство оказалось так устойчивым и жизнестойким, что пережило и крах империи, и социальные опыты ХХ века, и две мировые войны, и «гуляш-коммунизм», и этого коммунизма ликвидацию. Дома в центральных районах Пешта и на данный момент очень высоко котируются на рынке недвижимости, они и на данный момент «в моде», в особенности те, что сохранились в солидном виде.

А сохранность их тоже, в свою очередь, обоснована прочностью выраженной в их социальной идеи: поменять в устройстве этих домов не хотелось ничего и никому: ни капиталистам, ни коммунистам. Текущий ремонт плюс проведение газа и устройство канализации и лифтов, если их не было предвидено году так в 1896-м – вот и все конфигурации. И поэтому в этих будапештских дворах довольно всего того, что состарилось, постарело, что хочет покраски либо ремонта, но сильно мало того, что было бы преднамеренно, со зла, сломано и испорчено.

И поэтому же эти дворы и жизнь вокруг их фактически не нуждаются в руководстве сверху, в «начальстве»: вот нет в Будапеште закона, запрещающего вещать белье поперек двориков на неаполитанский манер – да и веревок с бельем нет. Не принято – самим духом и порядком жизни в таком дворике запрещено, и все, согласившись, запрет соблюдают.

Заболевания роста
Идея Вячеслава Глазычева, отчасти процитированная сначала разговора, длилась так: «…в Рф не было и нет городов, если под городом осознавать сначала социальную организованность граждан».

Пример с Будапештом позволяет лучше осознать, о какой социальной организованности речь идет. Фокус в том, что как раз буржуазная эра поставила перед жителями городов задачку, с которой до этого более либо наименее удачно управлялись церковь и монарх, также, говоря словами пушкинских времен, «сила вещей».

В XVIII–XIX веках могущество церкви приметно истончилось, царскую власть потеснили парламенты, а из того, что составляло «силу вещей», пропали чума, голод и ужас перед концом света. На замену им пришли «покорение сил природы, машинное создание, применение химии в индустрии и земледелии, пароходство, стальные дороги, электронный телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые, как будто вызванные из-под земли, массы населения» – как справедливо увидено Марксом.

В этой новейшей ситуации городка росли такими темпами, что ни церковь, ни монарх управляться с ними уже не могли.

И городка – вот тема, так чертовски не достаточно изученная! – смогли выработать свою способность к самоорганизации. Процесс это происходил трудно и нередко болезненно – тот же Лондон XIX века давал богатейший материал для печальных рисунков Дорвее и критичных заметок Энгельса. Но это и не умопомрачительно: население Лондона за век подросло в 6 раз – как здесь без бед и трагедий?

Население Будапешта только за полста лет с момента сотворения Австро-Венгрии до начала войны утроилось (с 270 тыс. до 880 тыс. либо более 1 млн., если считать пригороды).

А что в Рф? Как и европейские, русские городка в это время тоже росли очень стремительно. Как и в Париже, в Москве проводили сточную канаву и устраивали электронное освещение. Как и в Будапеште, в Петербурге, на Васильевском полуострове, на Невском проспекте, на Литейном, на набережных Мойки и Фонтанки строились замкнутые кварталы доходных домов «под жильцов». И всюду входили в противоречие экономические интересы домовладельцев, пытающихся очень уплотнить населенность дома и выдавить из него всю вероятную прибыль, и интересы жильцов, нуждающихся в свете, воздухе и пространстве.

В Будапеште, как лицезреем, конфликт этот равномерно разрешился. Петербургу и Москве времени на это не хватило.

Соблазн Афинской хартии

Главное отличие большинства русских городов от европейских кроется не в степени чистоты улиц и не в ассортименте строительных стилей. Главное – структура городка. Там, где в Москве и Питере, не говоря уж Новосибирске либо Архангельске – место, в каком размещаются раздельно стоящие строения, в европейских городках – сплошная застройка, прерываемая линиями улиц.

Тут тело городка, там место с вкраплениями тел. То, что в одном случае фон, в другом – набросок на фоне, и напротив. Откуда взялись эти «свободно расположенные в пространстве» дома, понятно. Таково было центральное положение Афинской хартии, градостроительного манифеста, составленного Ле Корбюзье и принятого конгрессом CIAM в Афинах в 1933 году. Понятно в целом, и почему этот принцип стал не то что главным, а единственным на местности всего Русского Союза: противостоять ему было некоторому.

Развитие буржуазного общества и капитализма в Рф было прервано в 1917 году – для архитектуры и градостроительства это означало разрушение системы, связывающей заказчика, конструктора, строителя и обитателя дома. Заказчика-индивидуума вытеснило правительство, архитекторы растворились в проектных институтах, домовладельцы пропали как класс, а все городское население страны оказалось в роли квартиросъемщиков.

Застройка городского места раздельно стоящими домами, ставшая в стране повсеместной, устранила функциональное и эстетическое различие парадного и заднего фасада дома, отменила дворы и, что самое главное, сделала неосуществимым это дворовое комьюнити, о котором шла речь на примере городского устройства Будапешта. Двор закончил быть местом, где наводятся мосты меж «моим» и «общим», закончил служить вместилищем обозримого людского общества, объединенного правами и обязательствами, закончил воспитывать человека как члена этого общества – общества двора, района, городка, страны…

Наша родина не стала государством буржуазной – и точно так же не стала государством городской.

Потому мы и ездим в Европу, и гуляем в наслаждением по улицам европейских городов, что в их буржуазная сущность городка успела реализоваться стопроцентно, и город сумел стать организмом живым и самоорганизующимся – и уже только потому, как следствие, как итог, как заслуженная трудами заслуга – прекрасным, неопасным, доброжелательным и комфортным для жизни.

Создатель: Анна Чайковская

Часть 1